Согласен, звучит по-идиотски: ну разве можно отыскать такого здоровенного ворона, как эта гигантская собака?

Собственно, все сборище в каньоне выглядит так, будто присутствующие сбежали из цирка уродов, но по-настоящему страха нагоняет на меня только эта черепоглавая особа. На месте лица у нее длинный выразительный клюв, в глазницах стоит тьма. Во всяком случае, я ничего в них не вижу, хотя и ощущаю, как оттуда на меня что-то смотрит. И словно этого недостаточно, порой мне кажется, что на ее плече восседает призрак ворона. И когда я различаю его, он таращится на меня, а потом переводит взгляд на Томаса, которого рассматривает, пожалуй, с еще большим интересом.

Калико, по-прежнему с головой Дерека в руке, стоит передо мной, рядом с Томасом. Я слышу, как она сообщает парню, что это Женщина-Ночь. Об этом персонаже я хорошо наслышан. Согласно сказаниям, Женщина-Ночь — дух Смерти. Сегодня я вдоволь навидался всякой чертовщины, но этот образ все-таки логически бессмысленен. Ведь смерть разгуливает сама по себе только в детских страшилках. Смерть — это состояние, а не личность.

Проблема в том, что нутро мое говорит обратное. Давненько я не был так напуган — пожалуй, с тех самых пор, как много-много лет назад грохнулся со скалы и сломал ногу. Те мгновения полета были сущим кошмаром, от первого, когда из-под моей ноги выскользнул камень, и до последнего, когда я рухнул на землю на дне каньона.

Определенно, мне крупно повезло, что меня нашел Опоссум, а не эта леди. Старый отшельник объяснял, что жизнь мне спасло мескитовое дерево, налетев на которое, я сильно замедлил скорость своего падения. Естественно, тогда я этого не знал. Помню, как лежал там целую вечность — глупый желторотый юнец, вообразивший, будто способен покорить горы, и напоровшийся на четкое и громогласное выражение несогласия — один-одинешенек посреди бескрайней пустыни и меня переполнял ужас. Совсем не такой, как при падении. Я надеялся, что эти омерзительные ощущения навсегда остались в прошлом, но при взгляде на черепоглавую все во мне так и переворачивается.

Чья-то рука ложится мне на плечо, и я вздрагиваю. Но это всего лишь Рувим.

— Что за чертовщина здесь происходит? — спрашиваю я его.

— Откуда ж мне знать, — он пожимает плечами.

Я гляжу на Морагу — шаману не составило бы труда ответить на вопрос, который он наверняка расслышал, — но ему приспичило присоединиться к Калико и Томасу. Бедняга Уильям так и торчит у грузовичка, будто пустил корни. Страх или скорбь совершенно его парализовали. Скорее, и то и другое вместе.

Где-то вдали шумят машины, но звук доносится словно из иного мира. Во рту у меня пересохло. И пыль скрипит на зубах.

Поравнявшись с Калико и Томасом, огромный пес подается в сторону, уступая место хозяйке. Воздух над ней обретает плотность, и череп ворона преображается в голову женщины с длинными черными волосами и глазами цвета ночного кошмара. От черепа остается только смутный образ в виде ауры. Призрачная птица на плече особы тоже исчезает, однако я по-прежнему ощущаю на себе ее испытывающий взгляд.

Мне не нравится, как женщина смотрит на Томаса. Затем она переключает внимание на Калико, и это нравится мне еще меньше.

— Она вправду Женщина-Ночь? — тихонько спрашиваю я у Рувима.

— Еще как, — кривится он. — Вряд ли где сыщешь воронову женщину пострашнее.

Я не знаю, что обо всем этом думать.

— И что она здесь делает? Она посещает проводы каждого кузена?

— Понятия не имею, связано ее появление с нашим братом или она воспользовалась его смертью просто как поводом для визита.

— Но ведь…

— Майнаво вроде нее являются лишь в тех случаях, когда происходит что-то значительное. Хотя нас они об этом не уведомляют. Но у них всегда что-то на уме.

— И что же на уме у нее?

Рувим пожимает плечами.

— Без понятия. Но точно ничего хорошего. Погоди, — бросает он, когда женщина начинает говорить.

— Ты славно потрудилась, маленькая кузина, — обращается к Калико воронова женщина. — Без твоего вмешательства нашему брату пришлось бы изрядно поблуждать на пути домой. Предки не смогли бы встретить его, а родня — воспеть его срок на Колесе и отправить домой.

Ладно, вроде ничего опасного, думаю я, пока моя подруга что-то вежливо отвечает.

Однако затем зловещая женщина словно становится выше и провозглашает:

— И ты поступила должным образом с пятипалым, убив его.

Она произносит это очень выразительно и как утверждение.

— Нет, уважаемая, — отвечает Калико, чуть склонив голову. Никогда прежде не видел ее в таком замешательстве. — Я не могу говорить за Толсторогов.

Женщина-Ночь обводит суровым взглядом каньон и замечает Уильяма, застывшего возле рувимовского пикапа. За грузовичком паркуются другие машины, и нежные звуки брезжущего утра тонут в рокоте их двигателей, однако женщину прекрасно слышно сквозь шум.

— Как род Толсторогов поступил с убийцей? — вопрошает она Уильяма. Тот опускает глаза:

— Мы… То есть… — и растерянно умолкает.

Черепоглавая хмурится. Я, конечно, не совсем понимаю суть происходящего, хотя искренне рад тому, что не имею к этому никакого отношения, а потом до меня вдруг доходит: какой бы чин ни имела Женщина-Ночь, в иерархии кузенов она стоит очень высоко. Судя по совершенно несвойственной Калико вежливости, равно как и по почтительности остальных, эта Женщина-Ночь из самой верхушки пищевой цепочки майнаво.

Только вот надо мной у нее власти нет.

И сосущее чувство под ложечкой исчезает, а вместе с ним и беспричинный страх.

Она мне не босс, и ее начальственная манера меня откровенно раздражает.

Я — американец. А она… ну как если бы в моем трейлере объявилась английская королева. Естественно, я принял бы ее со всем почтением, так, как надлежит обращаться с особами подобного ранга, но выполнять ее распоряжения мне и в голову бы не пришло. Черепоглавая может раздавать приказы кузенам, но не мне. А значит, я вправе ей возразить:

— Никаких убийств в отместку. Это было мое требование.

Морагу оборачивается ко мне и качает головой — дескать, не вмешивайся. Но коли сказал «а»…

— О последствиях, если повторится подобное, они предупреждены, — добавляю я.

Женщина разглядывает меня, чуть наклонив голову, и возникшая на миг на ее плече призрачная птица повторяет ее движение. Теперь глаза Женщины-Ночи темны, как глазницы черепа в ее первом воплощении.

— Ах вот как?

Теперь головой мотает и Калико, но меня несет вовсю:

— Иначе было никак. Напряженность между сторонниками традиций и казиношной кликой слишком велика. И возмездие могло стать последней каплей.

— А мне-то какое дело до ваших дрязг?

— Никакого, конечно. Вы ведь не живете здесь, как все мы.

Она молчит, меряя меня взглядом. Слышен только шорох ветра. Все будто затаили дыхание.

— А как же мой мертвый кузен? — вопрошает она наконец, кивая на голову Дерека. — Кто выступит за него?

— Без обид, мэм, но, по-моему, вы не очень похожи на представительницу семьи Толсторогов. А его родственники свое слово уже сказали.

Женщина-Ночь вскидывает подбородок:

— И предоставили разбираться пятипалому?

Я пожимаю плечами.

— Не совсем так, но это не важно. А требования Толсторогов — получить назад голову брата, чтобы похоронить его как подобает, и предостеречь Сэмми — выполнены.

Женщина кладет руку на голову собаки, и та поворачивает к ней свою огромную морду.

— Пожалуй, мне нравится этот человек, — произносит черепоглавая. — А ты что думаешь, Гордо [10] ?

Из бочкообразной груди псины вырывается громкое урчание. Губы женщины чуть растягиваются в улыбке, совершенно не отражающейся в ее глазах.

— Благодарю тебя за помощь в трудные времена, — говорит она.

— Всегда к вашим услугам, мэм.

Калико и Морагу снова качают головами, однако сказанного не воротишь. Воронова женщина кивает: